Как-то, на заре моей психологической практики (сразу после института) ко мне на прием пришла мама с 6-летним сыном с жалобами на то, что сын агрессивен, бьет детей в садике, все вокруг себя ломает, крушит. Любая вещь, которую он берет в руки, мгновенно разлетается на части. Воспитателям в садике грубит, маму не слушается. В общем – не ребенок, а одна бесконечная проблема…

Пока я слушала маму, у меня в голове стала формироваться одна гипотеза. Когда-то в институте мы проходили внешние проявления признаков того, что над кем-то осуществляется насилие. Когда человек находится в ситуации агрессии, насилия, внутреннее напряжение его настолько велико, что предметы, которые он берет в руки, ломаются сами по себе.

Такой человек, в свою очередь, проявляет необоснованную агрессию к окружающим. Он как будто постоянно защищается от них, находится на круглосуточной войне. И первая помощь заключается в том, чтобы начать говорить о ситуации насилия и о том, что она неприемлема ни для одного человека, тем самым его можно вывести на психологически безопасную территорию и снизить уровень его внутреннего напряжения.

Итак, я решила проверить свою гипотезу и задала маме вопрос, не подвергается ли её ребенок какому-либо насилию в семье, потому что поведение, которое она описала, очень похоже на ситуацию насилия над ребенком.

Мама помолчала минуту и сказала, что – да. У ребенка есть папа, который пьёт и бьёт их вместе с ребенком. Далее мама стала рассказывать, как это происходит, как мальчик его боится, убегает, прячется, как папа его настигает… Как потом он плачет, и как они вместе страдают.

Мы обсуждали с мамой, насколько эта ситуация ненормальна, травматична и для неё, и для её сына, и насколько важно защитить мальчика и вывести его из этого состояния. Оказалось, что с папой они давно не живут, он просто приходит к ним в гости, и можно просто не пускать его в дом и тем самым оградить ребенка от таких разрушительных встреч.

В начале разговора мальчик сидел и внимательно слушал, за время консультации он не сказал ни одного слова. Когда мы начали говорить о насилии, и, в частности, после слов о его праве жить в мире без насилия – он заснул прямо в кресле и очень крепко спал. После консультации мама вынесла его из кабинета на руках, и еще час он проспал в коридоре.

Через неделю они снова были в моем кабинете. На этот раз радостная мама взахлеб рассказывала мне, что сын проснулся после консультации совсем другим человеком. Открыл глаза и стал улыбаться, и за всю неделю не сломал ни одной вещи, не побил ни одного ребенка и ни разу не нахамил никому. Воспитатели не верят своим глазам, как и она, впрочем…

Вторую консультацию мы посвятили тому, что говорили о том, насколько важно для ребенка находиться в безопасности, как он меняется, и совсем не нужно на него кричать и одергивать его – просто защитить.

Мальчик тоже начал со мной общаться. В принципе, последующие консультации состояли по большей части в общении с самим мальчиком: он рассказывал о своих интересах, страхах, рисовал, лепил.

Мама удивлялась тому, что, оказывается, в его рассказах, в его рисунках и фигурках из пластилина есть смысл, которого она раньше не видела и даже не задумывалась об этом, а просто ругала его за каракули и неуемную фантазию.

Постепенно менялась и сама мама, по крайней мере, мне так казалось. Но продолжалось это недолго.

Однажды на консультацию они пришли совсем такие, какими я увидела их в первый раз: напряженная мама, взъерошенный мальчик. Мальчик опять молчал, опустив глаза. У меня мгновенно пронеслась мысль: «Приходил папа»…

Но мама начала свой рассказ с того, что поведение мальчика опять резко ухудшилось, опять он ломает игрушки и бьёт детей, и никого не слушается, и она опять не знает, что с ним делать.

На мой вопрос, что она думает о причинах такого его поведения, она ответила, что совсем-совсем не знает, почему так происходит. На мой вопрос: «Приходил ли папа?», – ответ был положительным.

Мне было удивительно, что она не провела параллелей между причиной и следствием, хотя мы обсуждали это много раз. Или не захотела по каким-то причинам увидеть эту связь теперь. Казалось, что наши прошлые встречи не оставили в этой женщине ни какого следа. Консультация прошла достаточно формально, мама спрашивала, как можно подействовать на ребенка, чтобы он перестал так «плохо» себя вести.

Они ушли и больше не возвращались…

Я вспоминаю эту историю и каждый раз думаю: «А можем ли мы что-нибудь изменить?»

Августа Ривкин